Le.Monde diplomatique (Франция): за.стенами секретных городов советского атома&nbsp «Минобороны»

От водородной бомбы до завоевания космоса — большая часть масштабных советских технологических программ появилась в закрытых городах. Ученые, инженеры и рабочие жили там в изоляции, в защищенной от внешнего мира среде. После распада СССР этим городам непросто обрести второе дыхание. Так, например, обстоят дела в Сарове, одном из центров военных ядерных исследований.
Каждый год 50 000 паломников приезжают в Дивеево к мощам Святого Серафима (1754-1833). Посреди леса там находится камень, на котором русский аскет молился днями напролет. Чуть дальше расположен источник, где люди наполняют фляги и бутылки, а самые верующие погружаются в небольшое озеро. Наконец, все подходят к паперти, где каждый освящает себя крестным знамением. Как бы то ни было, Саров и его монастырь, которые расположены всего в десятке километров отсюда, закрыты для посетителей. В этот город, известный до недавнего времени под кодовым названием Арзамас-16, не пускают посторонних.
Дивеево, окруженная колючей проволокой агломерация под охраной военных патрулей, не значилась на советских картах. Все местные жители были тщательно отобраны, и им было поручено «ковать атомный щит страны» после Второй мировой войны. Сейчас былая секретность снята, и город вернул себе прежнее название, но доступ в него строго регламентирован. Только местные жители (их около 100 000) и получившие разрешение посетители могут пройти через пропускной пункт на въезде. Саровчане подносят бейдж к считывающему устройству, вводят шестизначный код и проходят проверку личности. Гостей же сразу просят выложить мобильные телефоны, фотоаппараты и прочие средства связи. Затем их отводят к представителю протокольной службы направившего приглашение предприятия, который будет отвечать за их передвижение вплоть до самого отъезда через тот же самый КПП, где им вернут личные вещи.
Удивительно, но РПЦ легко приняла ограничения доступа паломников. На 60-летие формирования 12 управления Минобороны СССР (оно отвечало за военную ядерную программу) в 2007 году, по случаю которого была организована служба в Храме Христа Спасителя, президент Владимир Путин отметил примирение венных инженеров и духовных властей в 1990 году. Саровские ядерщики вернули церкви сохранившиеся здания монастыря, а патриарх в ответ объявил Серафима их святым покровителем!
Как говорят в Сарове, он дважды в истории стал спасителем России: силой духа и атома. На Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин поделился с британским премьером Черчиллем и президентом США Рузвельтом опасениями насчет того, что Лондон и Вашингтон могли развязать конфликт с Москвой. Он и не думал, что его прогноз сбудется так скоро: едва разобравшись с Берлином, союзники принялись обсуждать возможность того, чтобы воспользоваться имевшимся стратегическим преимуществом и покончить с ослабленным войной СССР. 16 июля угроза приняла четкие очертания: Манхэттенский проект завершился первым в истории взрывом атомной бомбы в пустыне штата Нью-Мексико. За этим последовало августовское уничтожение Хиросимы и Нагасаки, которое развеяло последние сомнения насчет готовности Америки воспользоваться новым оружием.
Советское правительство увидело в этом прямое предупреждение в свой адрес: страна была ослаблена гибелью 26 миллионов человек и разрушением промышленности, и угроза со стороны вчерашних союзников представлялась не меньшей, чем та, что четырьмя годами ранее исходила от нацистов. В результате на заседании совета министров 20 августа 1945 года было принято два исторических решения: активизация научных исследований для восстановления стратегического паритета с Западом и сохранение полной секретности, чтобы не спровоцировать врага раньше времени.
С конца 1945 года были начаты поиски идеального места для централизации сверхсекретных исследований. После долгих размышлений занимавшаяся реализацией проекта рабочая группа под началом Лаврентия Берии остановила выбор на Сарове в 350 км на восток от Москвы. Поселок и несколько окрестных деревень с общим населением в 9 500 человек были отрезаны от территориальной администрации Мордовии и вычеркнуты изо всех карт и официальных документов. Что касается местного населения, работники выпускавшего снаряды завода № 550 остались на месте, а остальных переселили за пределы запретной зоны.
На фоне притока рабочих и специалистов поселок стал небольшим городом: там начали строить многоквартирные дома, возникла потребность в собственной больнице, стадионе, доме культуры, библиотеке, театре и парке. Строительство велось второпях, без предварительного плана и сметы. Чтобы выиграть время, часть лабораторий разместили в помещениях монастыря. Среди задействованных на стройке рабочих были представители «специального контингента», как называли заключенных в официальных документах.
Органы безопасности проверяли семейную историю «до третьего поколения» каждого человека, будь то инженер конструкторского бюро или рабочий на строительстве одного из множества объектов. Привлеченные сотрудники могли уехать только с разрешения спецслужб. Разрешения по личным причинам выдавали в час по чайной ложке. Отпуск вне зоны был запрещен, но это компенсировалось финансово. Значительной привилегией для того времени было и то, что магазины в Сарове снабжались лучше, чем в остальной части страны.
Городу дали кодовое название Арзамас-16. С этого момента использование его традиционного названия стало приравниваться к разглашению тайны. Частная переписка шла через специальный почтовый ящик «Москва Центр 300». Кроме того, названия городских улиц соответствовали московским так, что выехавшие за пределы зоны сотрудники КБ-11 могли пройти проверку документов, не вызывая подозрений у милиции.
Необходимость секретности и изоляции оказывала очень разное психологическое воздействие на людей. Так, физик Андрей Сахаров писал в мемуарах о давящем лишении свободы. Владимир Матюшкин, наоборот, отмечал гибкость отвечавших за безопасность чиновников. Жесткие ограничения сделали Саров закрытым от мира монастырем для инженеров. «Истинная вера не может быть без дел: кто истинно верует, тот непременно имеет и дела», — говорил Серафим Саровский. Эта максима прекрасно подошла саровским ученым, которые проводили редкие часы свободного времени за беседами о критической массе и концентрации нейтронов.
Вершины фундаментальной науки
Истощенным группам ученых, которые чуть ли не убивали себя работой, едва ли был нужен новый стимул, но 12 марта 1947 года президент Гарри Труман очертил свою знаменитую доктрину, которая положила начало холодной войне. Генштаб подготовил в Вашингтоне план «Дропшот», окончательно оформившийся в начале 1950 года. Он предполагал неожиданный удар по СССР со сбросом 200-300 атомных бомб на основные промышленные, военные и научные центры.
Результатом скоординированного труда выдающихся ученых, инженеров и конструкторов, а также разведки и «атомных шпионов», стало создание всего за два года первой советской ядерной бомбы под кодовым названием РДС-1. Несколько десятилетий спустя один из руководителей программы Юлий Харитон так говорил о том периоде: «Я поражаюсь и преклоняюсь перед тем, что было сделано нашими людьми в 1946-1949 годах… Этот период по напряжению, героизму, творческому взлету и самоотдаче не поддается описанию. (..) Через четыре года после окончания смертельной схватки с фашизмом наша страна ликвидировала монополию США на обладание атомной бомбой».
Находившиеся на острие этого подвига саровские специалисты обставили четыре года спустя США, создав первую водородную бомбу. Отметим, что этого удалось достигнуть на фоне параллельного восстановления опустошенной и обескровленной войной страны. Разбогатевшие в то время США наоборот располагали колоссальными финансовыми ресурсами и несравненным ВПК. В 1950 году американская экономика составляла 27% мирового ВВП, а советская — всего лишь 9,6%.
Такая модель закрытого населенного пункта вокруг «градообразующего предприятия» использовалась во многих звеньях советской атомной цепочки. Хотя Саров был центром атомного проекта, который стремился к вершинам фундаментальных исследований, свой вклад в национальные усилия вносили и десятки других аналогичных объектов. Так, с 1945 года целый ряд небольших уральских и сибирских городов был отобран для поставки сырья для опытов. В 1946 году прототип реактора института «Маяк» начал производство военного плутония в закрытом городе Озерск под Челябинском (кодовое название: Челябинск-65). В 1949 году в Томске-7 запустили секретное производство урана-235. Здесь исследования в большей степени ориентировались на решение поставленных в Арзамасе-16 практических задач.
Политзаключенные и уголовники с ГУЛАГа использовались для самых опасных работ вроде добычи урановой руды и манипуляций с расцепляющимися веществами в соответствии с циничным сталинским принципом о том, что даже враги народа могут сыграть роль в строительстве социализма. Как пишет историк Юрий Федоров, в 1945 году НКВД предоставил в распоряжение проекта 13 лагерей с 103 000 заключенных. Позднее к этому добавились 190 000 заключенных, которых отправили на добычу минералов. Сколько из них вернулись обратно?
После того, как были налажены теоретические исследования и снабжение сырьем, нужно было обустроить испытательный полигон в пустынной зоне с подходящими геологическими условиями. Выбор пал на казахские степи у Семипалатинска. Речь опять-таки шла о колоссальной стройке: вокруг предполагаемого эпицентра появились здания, бункеры и станции метро для оценки разрушительной силы устройства. Рабочие, а также биологи, физики и прочие специалисты, которые должны были изучить разрушительные свойства ударной волны и излучения, разместились в сотне километров к востоку, где появился еще один совершенно секретный город — Москва-400.
Спасение родины
Сегодня уже не нужно разрешение, чтобы поехать в этот поселок с населением чуть более тысячи человек. Курчатов (его переименовали в честь директора советской ядерной программы) потерял былой блеск, хотя местами он все еще проглядывает: выложенные плиткой мостовые в окружении деревьев, обветшалые здания в сталинском стиле, старомодные гостиницы.
Там до сих пор находится Институт ядерной физики, который создает в сотрудничестве с японскими учеными модели для тестирования кризисных ситуаций на исследовательском реакторе, расположенном на территории бывшего испытательного полигона. Также сохранившийся с советских времен Институт радиационной безопасности все еще закрыт для посторонних. Тем не менее там можно посетить музей полигона и познакомиться с историей советской бомбы на штабных картах и черно-белых фотографиях. Сейсмографы, счетчики Гейгера, камеры и даже командный пульт, с которого был отдан приказ о взрыве — все это торжественно пылится там. Экскурсовод даже приглашает зайти в «кабинет Курчатова», где тот работал во время недолгих командировок на объект в период испытаний. Технопарк «Парк ядерных технологий» призван возродить научную природу города.
Сеть закрытых атомных городов сформировала широкое сообщество ученых, инженеров и испытателей, которые были нацелены исключительно на защиту родины от новых угроз. «Как это ни парадоксально, закрытый от остальных город был связан тысячами нитей с сотнями организаций и предприятий огромной державы значительно сильнее, чем многие гиганты отечественной промышленности в крупнейших городах, пишет Владимир Матюшкин в „Повседневной жизни Арзамаса-16“. — И, пожалуй, у многих его жителей значительно острее, чем у большинства советских людей, было ощущение пульса всего мира, планеты. И свое место в истории, свою связь с мировыми событиями, может быть, порой подсознательно, ощущал каждый житель города и этим гордился».
Как бы то ни было, героическая эпоха не могла длиться вечно, а полная мобилизация сил должна была привести к истощению системы. Советское руководство в конечном итоге погрязло в косном конформизме, а промышленный аппарат переживал застой и деградацию. Народ устал от того, что власть без конца подталкивает его к подвигам, и закусил удила. Ему надоело терпеть режим, раз тот был не в силах дать ему не то что идеал равенства и братства, а даже потребительские товары, о которых оно мечтало и от которых столько отказывалось в силу необходимости и кризисов. Народ разочаровался, многие начали пить. Михаил Горбачев верно установил проблему, но ему не удалось решить ее.
1990-е годы были потеряны в попытках построить рыночную экономику на руинах пятилеток одновременно с рискованными демократическими инициативами. Российские и иностранные экономисты оценивали преимущества той или иной переходной программы, а куда более прозаичные олигархи скупили за гроши предприятия и нефтяные комбинаты, металлургию, алюминиевые заводы, шахты, химические предприятия. Банкротства следовали одно за другим. Безработица пошла в гору, сопротивлявшиеся буре предприятия выдавали зарплату в обесценившихся рублях. Принцип «спасайтесь кто может» охватил все сферы общества, которые одна за другой лишились финансирования, будь то здравоохранение или образование, полиция или суды.
Вспышки ненависти, подъем сепаратизма. Война в Чечне вызвала среди шокированного и униженного населения не энтузиазм, а нездоровую мстительность. Все ждали, что строптивую республику быстро приструнят (дело двух часов для дивизии ВДВ, как обещал министр обороны Павел Грачев), но армия глубоко увязла в кровавой трясине.
Российских коммунистов (они стали просто одной из многих политических партий) критиковали за демографические последствия чисток, репрессии и лагеря советских времен, но те указывали в ответ на столь же страшный, по их мнению, удар по возрастной пирамиде из-за «шоковой терапии» либерализма за 15 лет после краха советского строя: с 1992 по 2008 год смертность превысила рождаемость на 11 миллионов. Причиной тому стали развал здравоохранения, взрывной рост преступности, всплеск самоубийств, катастрофы самого разного рода, война в Чечне. С 1990 по 1994 год ожидаемая продолжительность жизни россиян продемонстрировала резкий спад: с 65 до 58 лет у мужчин и с 74 до 71 года у женщин (впоследствии она все же начала очень медленно расти).
В такой обстановке закрытые города жили как последние жемчужины империи. В таких относительно отгороженных пространствах люди жили среди своих, вдали от коррупции и от самых страшных ее проявлений, от мафии и преступности. Кроме того, разбазаренный в других местах советский научный аппарат остался там вдали от глаз тех, кто перешел в либерализм. Там продолжили заниматься такими вещами как производство расщепляемых материалов (для военных и гражданских нужд), переработка топлива, разоружение и разработка нового оружия.
Эти города, которые изначально рассматривались просто как спальные районы для сотрудников градообразующего предприятия (в нем работали практически все местные жители), пошли по пути диверсификации. Появились магазины, рестораны, кинотеатры и торговые центры, даже турфирмы и агентства недвижимости. По мере того, как научная деятельность переживала спад на фоне постсоветской экономической катастрофы, рабочая сила мигрировала в сторону более прибыльных гражданских отраслей. Коммунальные службы (энергоснабжение, водопровод, общественный транспорт), а также развлекательная, культурная и спортивная инфраструктура теперь находятся в руках муниципалитета или частного сектора. Даже сохранившие закрытость научные городки переходят к нормальной жизни, пусть и сохраняют культурные особенности.
Предложите саровчанину открытие города, и он ответит вам: «Да ни за что». Хотя сегодня преимущества советских времен остались в прошлом, от секретности давно не осталось и следа, а каждый может свободно переписываться с внешним миром, жители закрытых городов держатся за свой внутренний круг. Ветераны героической эпохи покинули нас, но их дети и внуки все еще здесь. Половина из них до сих пор работает на предприятиях, где целые «династии» ученых и инженеров трудятся над техническим прогрессом в целом ряде гражданских и военных отраслей. Модернизированные исследовательские центры и перерабатывающие заводы продолжают исследования на пути к «чистому мирному атому». Хотя этот идеал не достигнут, они хотя бы работают под контролем МАГАТЭ и по нормам, которые далеко ушли от тех времен, когда река считалась лучшим способом избавиться от опасных веществ.
Появление «технопарков»
Другая половина решила работать в стартапах и компаниях-субподрядчиках основного предприятия. Например, в саровском объединении «Бинар» вот уже полтора десятка лет соседствуют самые разные высокотехнологичные проекты: интраокулярные линзы, инструменты бесконтактного определения плоскости листового металла после выхода из прокатного станка, датчики для обеспечения безопасности АЭС. Более высокий научный уровень, спокойная атмосфера закрытого города и близость специализированных предприятий способствуют появлению все новых высокотехнологичных проектов. Этим также объясняется более низкий показатель безработицы (4% против 6% по стране). Кстати, эта субкультура поддерживается клубом закрытых городов, который организует для жителей обмен, стажировки и отпуска.
Как бы то ни было, некоторые из бывших закрытых городов стали обычными. Например, Обнинск, где была создана первая гражданская АЭС, Дубна с ускорителем частиц и научным центром или Загорск-7, где был закрыт институт, занимавшийся разработкой бактериологического оружия. То же самое касается и центров космических исследований, которые перевели на гражданские рельсы с 1986 года. Закрытыми остались только те города, которые относятся к Минобороны и Росатому: в общей сложности их около 40. Научный архипелаг постепенно тает в океане нормальной жизни.
Под началом Росатома находится порядка десяти закрытых городов с исследовательскими центрами, предприятиями по обогащению и переработке топлива. Иран, Индия, Китай и Бангладеш — объем заказов превышает 100 миллиардов долларов, и в настоящий момент строится три десятка АЭС. В космической сфере слегка устаревшие, но надежные российские технологии стали ключевым звеном международного сотрудничества вокруг МКС. Многие системы, от спасательных модулей до ракетных двигателей, давно используются в американских и европейских ракетах.
Итоги других попыток технического прорыва впечатляют меньше, например, в сфере искусственного интеллекта, суперкомпьютеров, нанотехнологий и медицинских исследований. Созданная в 2011 году Анатолием Чубайсом (один из авторов «шоковой терапии») госкорпорация «Роснано», например, так и не смогла добиться обещанной технологической революции, хотя и выбила для себя необоснованные налоговые льготы, на что указали в Счетной палате.
Россия не сможет повторить подвиги послевоенной научной программы, которая была реализована в куда более трудный и болезненный период? Переход на капитализм обрезал ей крылья? В любом случае, она не оставляет попыток. С начала века каждый уважающий себя город, регион и госпредприятие старается создать собственный инкубатор, технополис, исследовательский центр, рассадник стартапов. Технопарки (они могут относиться к исследовательским центрам или быть результатом партнерства государства с частным сектором) растут, как грибы после дождя с 1990-х годов. На конец 2019 года их было 169. Они предлагают творчески настроенным предпринимателям среду, которая должна способствовать развитию их проекта.
Тем не менее, как отмечает каждый год ассоциация технопарков, показатель успешности стартапов в них остается довольно низким: «инкубационный» период переживают всего 27% предприятий против 87% в США и 88% в Европе. Быть может, в этом заключаются последствия идеализируемой в России легенды о компании, которую создали в гараже неизвестные, но готовые изменить мир гении.
Разумеется, Билл Гейтс, Стив Джобс и Марк Цукерберг сами не создали технологии, продвижение которых так блестяще обеспечили. Дело в том, что главная составляющая успеха (об этом говорит история закрытых городов, а также Кремниевой долины и Массачусетского технологического института) — не гараж, а долгие научные исследования с государственным финансированием. Полная противоположность бурлению неупорядоченных инициатив.