Jacobin (США): японская империя и.русская революция&nbsp «МИД России»

После Октябрьской революции 1917 года Японская империя отправила в Россию крупнейший контингент, а во Второй мировой войне была принципиальным союзником «Оси», поэтому ее антагонизм против Советской России может показаться предрешенным. Но это не так.
Поначалу многие в японском правительстве восприняли русскую революцию положительно, увидев в ней сходство с реставрацией Мэйдзи в Японии в 1868 году, которая вывела страну на путь модернизации.
Лишь когда радикальные ветры задули в ее колонии Корею и Китай, угрожая ее владычеству, Японская империя встала на путь антикоммунизма. Даже многие японские левые, — например, Коммунистическая партия Японии — порвали с русскими из-за того, что те сосредоточились на Корее и Китае.
Корреспондент журнала «Джекобин» («Якобинец») Арвинд Дилавар (Arvind Dilawar) побеседовал с Татьяной Линхоевой, автором книги «Революция идет на восток: имперская Япония и советский коммунизм», о противоречивых, на первый взгляд, взглядах японских лидеров, военных командиров и даже левых на русскую революцию и советскую Россию.
Арвинд Дилавар: Какие отношения были у Японии с Россией до русской революции?
Татьяна Линхоева: Один из главных аргументов книги заключается как раз в том, что понять отношение Японии к советскому коммунизму и Советскому Союзу вообще, не рассматривая российско-японские отношения в исторической перспективе, невозможно. С XVIII века Япония считала Россию Евразийской империей с обширным азиатским населением и владениями, а также долгой историей отношений с монгольской и китайской империями. Россия была для Японии любопытным примером: это была европейская империи, но ее история, политика и экономика во многом зависели от отношений с остальной Азией.
Можно сказать, что сложное культурное и географическое положение России раскололо японцев на два противоборствующих лагеря: одни считали российское государство и общество агрессивным и экспансионистским — и, следовательно, прямой угрозой японской нации; другие считали, что сотрудничать с могущественным российским государством — жизненно важно для стабильности и процветания Восточной Азии вообще и Японии в частности. До 1917 года Россия и Япония поделили Восточную Азию на «сферы влияния» и обе не желали пускать в регион третью сторону — главным образом США. В своей книге я показываю, как эти две позиции уживались друг с другом со времен русской революции и до наших дней.
Многих образованных японцев сильно привлекала шедшая из России критика современного Запада и капитализма. Японцы ловко подметили, что русское антизападничество проистекает из исключительного культурного, исторического и геополитического положения России, — многим японцам оно напомнило самобытность их собственной страны относительно Запада и остальной части Азии. Этот давний интерес Японии к российской культурной и интеллектуальной жизни — особенно к русскому популизму, социализму и другим революционным течениям — подготовил благоприятную почву для их идей и идеологий, в том числе социалистических и коммунистических.
— Многие японцы решили, что русская революция чем-то похожа на реставрацию Мэйдзи 1868 года. Какие у них были параллели?
— В 1918 году Япония отметила пятидесятилетие Обновления Мэйдзи. Память об этом была еще свежа, и были живы участники революционных событий Мэйдзи. Годовщина стала для японской общественности возможностью поразмыслить о том, выполнила ли реставрация Мэйдзи свои обещания — и каковы они вообще были.
Японское правительство и широкая общественность положительно восприняла Февральскую революцию в марте 1917 года, которая привела к отречению Николая II от престола. Февральская революция понималась как народное и демократическое восстание народа против коррумпированного, самодержавного правительства и его чиновничьего аппарата.
Самым интересный вопрос, — чтó японская публика думала о русской монархии, учитывая, что у Японии у самой был свой император. На первый взгляд, сравнить императорский дом Романовых с японской династией было бы вполне естественно.
Однако после Февральской революции правление Романовых сравнивали скорее с Сёгунатом Токугава, военным правительством самураев, которое свергли революционеры Мэйдзи. Поэтому в те времена японцы и Романовых, и Токугава считали устаревшими, феодальными и самодержавными. В общем, обоим суждено было исчезнуть.
Субъективная отсталость и косность романовской монархии объясняет, почему японцы и остальной мир отнеслись к казни Николая II и его семьи летом 1918 года с относительным безразличием. Японское правительство и СМИ назвали убийство еще одним итогом продолжающейся кровавой революции.
Октябрьская же революция поначалу произвела в Японии большую шумиху. Было мнение, что у большевиков нет широкой политической опоры, а сами они считались воинствующей группировкой, охочей до власти и обреченной на скорый провал. Их успех сочли во многом случайным и ни в коем случае не эпохальным событием.
Как и их западные коллеги, японские СМИ осудили Ленина и большевиков за эгоизм в отношении союзников и отсутствие патриотизма, — но в то же время истерически пророчили скорое появление германских войск у берегов Японии через их новую русскую колонию.
Шли месяцы, японцы узнали о большевиках и их программе больше, и мнение изменилось. Октябрьскую революцию сочли революцией народной, восстанием низшего класса против неумелых и невежественных властей, идеологическим решением проблем России и способом преодолеть ее политическую и социальную отсталость.
Так или иначе, японская трактовка русской революции пребывала под сильным влиянием революции Мэйдзи и ее значения. Иными словами, японцы понимали революцию Мэйдзи как модернизацию — националистическую, — призванную остановить наступление иностранных держав.
Русская революция, по их мнению, ставила перед собой те же цели: модернизироваться и построить сильное национальное государство. Примечательно, что при сравнении Мэйдзи и Октябрьской революции коммунистическая идеология отходила на второй план.
— В конечном счете Япония сыграла самую активную роль в иностранной интервенции против русской революции. Было ли это оппортунистической попыткой расширить империю или убежденным антикоммунизмом?
— Если вкратце, российская политика Японской империи превратилась из чисто оппортунистического захвата земли и ресурсов в подлинную озабоченность из-за прихода коммунизма в Восточную Азию. Я хочу подчеркнуть особо: Японию волновал не коммунизм в России как таковой, а его растущая популярность в колониальной Корее и Китае, что ставило под угрозу имперскую власть Японии.
Когда в 1917 году рушилась Российская империя, японская армия и министерство иностранных дел призывали воспользоваться вакуумом власти в Восточной Азии и расширить колониальную власть Японии — как формальную, так и неформальную — на Сибирь и российский Дальний Восток.
Когда Вудро Вильсон (Woodrow Wilson) летом 1918 года принял решение вмешаться, это позволило японскому генштабу, армии и министерству иностранных дел решать собственные задачи. В Токио царила ликующая уверенность, что большевицкий режим не переживет интервенции, и что планы Японии в этом регионе обязательно восторжествуют.
Самый же любопытный факт заключается в том, что в декларации об интервенции большевицкий режим не определялся как враг. Предполагалось, что японские войска отправляются в Россию, чтобы «спасти» ее, — хотя никто в правительстве так публично и не обозначил, от кого или от чего. Декларация сулила вывод войск, когда порядок будет восстановлен, и отказывалась от всяких посягательств на территориальный суверенитет России и ее внутренние дела.
В действительности, однако, японское правительство присматривалось к новым экономическим возможностям. Была создана новая специальная комиссия по экономической помощи Сибири, чтобы «заложить основу для экономической деятельности Японии в противовес концессий США и других стран». Чтобы проникнуть в горнодобывающую, нефтяную, лесную, рыбную промышленность и сопутствующую инфраструктуру, были созданы Русско-Японская торговая компания, Корпорация развития Дальнего Востока и Русско-Японский банк.
К работе комиссии подключились все основные игроки того времени, в том числе компании «Мицуи», «Мицубиси», «Сумитомо», «Кухара» и «Фурукава», которые вкладывали в Сибирь крупные суммы и тесно сотрудничали с армией.
Однако к 1920 году правительство Японии, похоже, искренне забеспокоилась, что революция может выплеснуться за пределы России в Китай и Корею, создав непосредственную угрозу безопасности Японской империи. К большевицким партизанским отрядам на российском Дальнем Востоке присоединились несколько тысяч радикализированных корейцев и китайцев.
Недавние корейские иммигранты со знанием японского языка служили переводчиками, агентами и информаторами, оказывая большевикам неоценимую помощь. Китайские и корейские бойцы антияпонского сопротивления тысячами вступали в интернационалистские подразделения Красной Армии. Японское правительство эти события и донесения об участившихся стычках на границах империи волновали особо.
Тем не менее сибирская интервенция была странной войной. Четкого врага не было, большевизм и коммунизм никогда не упоминался. Хотя это была очевидная война против России и ее народа, а насилие носило неизбирательный характер, японское правительство неустанно и цинично заявляло о своей дружбе с русским народом и утверждало, что якобы действует в его интересах.
Любое упоминание о советском государстве, будь то положительное или отрицательное, из японских документов тщательно вымарывалось. Японское правительство никогда не заявляло о своей оппозиции или принципиальном несогласии с идеологическими установками нового советского государства.
— Разные фракции японского государства по-разному реагировали на Советскую Россию в зависимости от того, считали ли они Советскую Россию и Коммунистический Интернационал одним целым или разными образованиями. Почему Советская Россия и Коминтерн подходили к Японии по-разному?
— За советскую внешнюю политику отвечали две организации: Наркомат иностранных дел и Коминтерн. Но цели у них были разные. Кровавую гражданскую войну в России усугубила иностранная интервенция, когда разные части российской территории оккупировали более десяти стран. Это было первое современное многонациональное вмешательство в чужую территорию, и само выживание нового большевицкого режима оказалось под вопросом.
Чтобы сохранить территорию и обеспечить собственное выживание, советское правительство избрало с Японской империей политику умиротворения и сотрудничества. Советский МИД публично заявил, что не будет поощрять какую-либо коммунистическую деятельность на территории Японской империи, а также во всеуслышание согласился с агрессивным вмешательством Японии в политику и экономику Китая.
Коминтерн, с другой стороны, был организацией международной и глобальной — с преданными иностранными членами-коммунистами — и до конца 1920-х годов сохранял некоторую степень независимости от советского правительства. Его главной целью была мировая социалистическая революция. Отчасти работа Коминтерна заключалась в создании иностранных коммунистических партий и привлечении к власти сторонников социализма.
Но когда их надежды на социалистические революции в Европе не оправдались, Коминтерн обратился к Японской империи как к самой промышленно развитой стране Азии — считая, что японские рабочие созрели для пролетарской революции. Коммунистическая партия Японии была создана как ячейка Коминтерна в 1922 году и сразу же начала проводить различные прокоммунистические мероприятия.
По сути, советский МИД и Коминтерн делали в Японии противоположную работу. Первые вели обычную дипломатию и подписывали договоры с капиталистическими странами, включая Японию. Последний же дестабилизировал Японскую империю, особенно на территориях колониальной Кореи и северо-восточного Китая, пока Сталин не распустил его окончательно в 1943 году.
— В какой степени взгляд японских левых на Советскую Россию сформировал интернационализм, — особенно учитывая корейские и китайские движения за независимость?
— Япония аннексировала Корею — на фоне идеологических установок на ее культурную и политическую отсталость. По иронии судьбы японские левые угодили в ту же националистическую ловушку. Хотя именно корейские радикалы были жизненно важной связью между японскими левыми и большевиками, а корейское движение сопротивления — коммунисты и не только — самым последовательным, решительным и непримиримым, симпатии японских левых в общем и целом были не на их стороне.
Японские коммунисты были убеждены, что колониальная Корея, а с ней и Китай, находятся на другой стадии развития по сравнению с более развитой, промышленной Японией. Кроме того, японские коммунисты считали корейское и китайское движения за независимость слишком националистическими, — что их борьба за независимость затмевает основополагающую идею марксизма, интернациональную и пролетарскую.
Когда советские теоретики — такие, как Николай Бухарин, — предположили, что японские коммунисты первыми помогут китайской революции, а разрушение японской империи и авторитарного государства начнется с колоний, японские левые не согласились. По их мнению, во всей Азии лишь японский промышленный пролетариат достиг продвинутого уровня пролетарского и интернационалистского классового сознания, и он один способен руководить и представлять других колониальных рабочих.
— Японские либералы в 1920-х годах поддерживали борьбу государства с коммунистами, анархистами и другими социалистами. Как это подготовило почву для японского фашизма в 1930-х?
— Японский довоенный либерализм характеризовался приверженностью государству — верой, что имперское государство несет ответственность за благополучие своих подданных. Иными словами, либералы выступали за представительное правительство под эгидой монархии, доминирование популистских партий, сокращение бюрократии и ответственность военных. Японские либералы полагали, что демократическая политика в конечном счете служит национальному единству и социальной гармонии.
Поэтому неудивительно, что японские либералы заодно с консерваторами боялись советского коммунизма — особенно его призывов к классовой борьбе, видя в ней главную идеологическую угрозу национальному политическому устройству Японии. В то же время либералы преследовали собственные цели. Ведя собственную борьбу за демократизацию японской политики, японские либералы нагнетали «красную угрозу», чтобы убедить правительство и общественность, что лишь всеобщее избирательное право остановит «большевизацию» японской нации.
Не вдаваясь в давний спор о том, правомерно ли говорить о «фашизме» в Японии и в Восточной Азии, я могу с уверенностью сказать, что в военное время ни одна внешняя фашистская или радикальная правая партия или группа захватить политическую власть в Японии не смогла. Современное японское государство и его аппарат были слишком прочны, и ни один чужак не мог бросить им вызов.
В этом заключается ключевое различие между имперской Японией, с одной стороны, и нацистской Германией и фашистской Италией, с другой. В довоенной Японии продолжающееся угнетение левой оппозиции государством — при поддержке либералов и консерваторов — привело к определенной «фашизации» общества, которое при прочих равных было глубоко консервативным и неотрадиционалистским.
— Как вы полагаете, стоит ли помнить об этом периоде российско-японских отношений сегодня, особенно нынешним левым?
— В западной науке часто считалось, что политическая и военная элита Японии в межвоенный период была природными антикоммунистами. Проецируя на имперскую Японию собственные воззрения о коммунизме и антикоммунизме и изучая историю с точки зрения холодной войны, западный читатель нередко упускает тот момент, что советско-японские отношения развивались по собственной логике.
Географическое соседство, долгосрочные отношения до русской революции, взаимные экономические и политические интересы в Китае, беспокойство по поводу вмешательства США, общее признание того, что политическое и общественное стоит выше экономического, а также взаимная культурная и интеллектуальная привлекательность — вот ключевые элементы советско-японских отношений.
Полагаю, моя главная претензия к левым в довоенной Восточной Азии состоит в том, что они не смогли выступить единым общерегиональным фронтом. Национальные левые движения были сосредоточены на собственных странах. Прекрасно сознавая, что в одиночку имперское государство им не изменить, — а лишь в союзе и благодаря согласованным усилиям с корейскими, китайскими, тайваньскими, вьетнамскими, монгольскими, индонезийскими и, наконец, русскими коммунистами, анархистами и социалистами, — японские левые все же не смогли стать подлинными интернационалистами. Но я не хочу высказывать оценочных суждений. Я не уверена, что такое вообще было возможно.
Татьяна Линхоева — доцент кафедры истории Нью-Йоркского университета и автор книги «Революция идет на восток: имперская Япония и советский коммунизм».
Арвинд Дилавар — писатель и редактор, чьи статьи публиковались в Newsweek, The Guardian, Al Jazeera и других изданиях.