Мир после войны. «МИД России»

75 лет назад СССР, США и Великобритания перекроили географическую и политическую карты мира. Создали двуполярный мир. Де-юре независимые страны Восточной Европы теперь согласовывали в Москве каждый чих, а Греция и Турция вдруг оказались втянуты в орбиту политики Вашингтона, с которым никогда не были близки. Власти демократической и капиталистической Финляндии разъясняли своей свободной прессе, почему нельзя критиковать Ленина и Сталина.
Почти все территориальные изменения, зафиксированные в 1945 г., сохранились до сих пор. Но не менее важно, что итоги Второй мировой дали проявиться массе социально-экономических идей. И «государства золотого миллиарда», и деколонизация в Азии и Африке порождены войной. Мир от Колумбии до Кореи вряд ли по-настоящему переболел бы марксизмом, если бы СССР не вышел из войны супердержавой. Да и ключевые ставки нынешнего Кремля делались бы на совсем другие тренды.
Конвейер победы
Вероятно, правы историки, утверждающие, что исход войны был предрешён уже к весне 1942 г., а спустя год Сталинград снял последние вопросы. Но в то время им покрутили бы у виска: наши едва отбились под Москвой, немцы жируют в Киеве, а попытки прорвать блокаду Ленинграда проваливаются одна за другой. На западе Европы свободный мир заперт на Британских островах, а офицер вермахта — лучший кавалер для красавиц Парижа. Красотки точно не поверили бы, что могучие тевтоны проиграют войну.
Однако врач Гитлера фиксирует в 1942 г. несколько нервных срывов у фюрера. Адольф понял, что в июне 1941 г. он напал на страну — военный завод. Даже с учётом захвата огромных территорий СССР с неразберихой при эвакуации с запада на восток промышленных предприятий Союз производит четыре танка на каждый немецкий. И сердце этого производства даже не в Самаре и Нижнем Новгороде, а в Кемерове и Новокузнецке, до которых никак не дотянуться.
По боевым самолётам советское производство превосходило германское вдвое — вроде бы терпимо. Но в 1942 г. Гитлер понял, что проигрывает воздушную битву за Британию. Англичане в условиях налётов люфтваффе и подводной войны в Атлантике производили в 2, 5 раза больше самолётов, чем Германия. При этом немцы теряли гораздо больше не только машин, но и пилотов. В итоге к 1944 г. рейх с трудом наскрёб 180 бомбардировщиков на последний крупный налёт на Лондон — и ещё год воевал практически без авиации. Тем временем союзники сбросили на его заводы и города около двух миллионов тонн бомб.
В 1940 г. фюрер рассчитывал оставить британские заводы без ресурсов при помощи подводных лодок. Но немцы, потеряв за войну около 800 субмарин и 30 тыс. подводников, топили чуть более 1% морских грузов. Не могли они всерьёз помешать и северным конвоям, подпитывавшим СССР американской техникой по ленд-лизу. Говоря о нём, часто вспоминают про 10 тыс. танков и 19 тыс. самолётов. Но не менее значимо, что к концу войны две трети автомобилей Красной армии были импортными, как и 80% медикаментов.
В Европе Гитлера плющили с двух сторон, за океаном наращивали производственные мощности, на которые после войны приходилось 40% мирового промышленного производства. На что тут рассчитывать Германии? На союзников? Но дни Японии были сочтены в июне 1942 г., когда она потеряла в битве за Мидуэй 4 своих авианосца против одного американского. Италия? Но в 1943‑м Гитлеру пришлось отправлять спецназ Отто Скорцени спасать из плена самого Муссолини — где уж тут рассчитывать, что его чернорубашечники сломают шею русским и англичанам. Единственной реальной надеждой фюрера было «оружие возмездия». Но он своими же руками выгнал из Европы немало сильных физиков-евреев. А они влились в «Манхэттенский проект» и соорудили для США атомную бомбу.
В общем, к 1942 г. Рузвельт, Черчилль и Сталин уже понимали, что главной интригой войны становится то, каким будет послевоенное устройство мира. Приближалось время начинать торг.
Рыночные отношения
Считается, что «торги» стартовали в конце 1943 г. в Тегеране, вступили в решающую стадию в Ялте в феврале 1945 г. и окончательно оформились в Потсдаме летом 1945-го. Но Черчилль начал свои визиты в Москву как раз в 1942-м и цинично торговался со Сталиным — главным образом за будущее влияние на Балканах. «Не будем ссориться из-за пустяков», — говорил британский премьер, предлагая знаменитое «Соглашение о процентах»: Румыния — вам, Греция — нам, а Югославия и Венгрия — пополам. Речь, разумеется, шла о влиянии, а не о территориальном разделе государств.
Хотя во Второй мировой войне участвовали 62 страны, территориальные изменения вышли намного скромнее, чем после Первой мировой. В 1918 г. рухнули четыре империи, и передел был лихим: Венгрию «объели» и румыны, и чехословаки. Зато Польша отгрызла кусок с другого бока самих чехов. У Сербии оттяпали всё то, что станет причиной сербо-хорватских войн в 1990-е, а имперская Вена вдруг оказалась столицей Республики Австрия, которую можно проехать на автомобиле за несколько часов. А вот после взятия Берлина в мае 1945-го все изменения сосредоточились вокруг двух трендов: территориальной кастрации Германии и создания сильной Польши. Полякам отдали не только большую часть Восточной Пруссии и Померанию с Данцигом и Бреслау. Дошло до того, что СССР вернул Польше город Белосток с 19 районами, которые отошли нам по советско-германскому договору 1939 года.
Правда, СССР отобрал у Польши Львов и Ужгород, а у Румынии — Черновцы. Румыния у Венгрии — Трансильванию, а югославская Словения приросла заповедным Истринским полуостровом. Советская Литва получила Мемельский край (ныне Клайпеда) — но это мелочи по сравнению с тем, что все они теперь зависели от Москвы.
Другое дело, что Черчилль, больше других политиков хлопотавший за Польшу, конечно, не планировал отдавать её Сталину. В мае 1942 г. британский премьер добился, чтобы Кремль отпустил в Иран три польские дивизии генерала Андерса. А во время Ялтинской конференции лидеры стран-участниц говорили о Польше четверть эфирного времени. Но в итоге Сталин Черчилля переиграл: привёл к власти в Варшаве коммунистов. А когда в 1980-е генерал Войцех Ярузельский по указке Москвы ввёл в Польше военное положение, на Западе это восприняли как «внутреннее дело СССР».
У историков нет сомнений, что в 1940 г. Сталин собирался сделать Финляндию ещё одной советской автономией. Но за годы войны фельдмаршал Маннергейм умудрился поучаствовать в блокаде Ленинграда как сателлит Германии, после чего объявил Гитлеру войну и встретил падение Берлина союзником русских и англичан. СССР всё же оттяпал у финнов Выборг, но оставил Финляндию не только независимой, но и капиталистической страной. А главным удовольствием финнов на последующие 40 лет стали гигантский советский рынок сбыта и возможность не содержать армию, будучи страной с нейтральным статусом.
Президенты Юхо Паасикиви и Урхо Кекконен (занимали свои посты соответственно в 1946–1956 и 1956–1981 гг.) усвоили горький урок войны: от Запада не стоит ждать реальной помощи, а советским лидерам лучше поддакивать. После войны Финляндия сочла благоразумным отказаться от помощи США по «плану Маршалла», хотя и отчаянно нуждалась. Подписывая соглашения об участии в западноевропейских ассоциациях, Финляндия непременно давала СССР и его союзникам те же торговые преференции. И импортировала автомобиль «Москвич».
Частное финское издательство по просьбе правительства не стало публиковать финский перевод книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». А в 1971 г., когда одна финская газета написала, что Прибалтийские республики перед войной были «оккупированы СССР», советский МИД в специальной ноте предупредил: Москва ожидает, что правительство Финляндии впредь «не допустит подобных выпадов».
Финское общество не возражало, чтобы Паасикиви и Кекконен оставались на своих постах до глубокой старости (86 и 81 год соответственно), потому что они лучше всех умели выпивать и закусывать с членами нашего политбюро. И это приносило результат: в 1955 г. была закрыта советская военно-морская база на полуострове Порккала в 30 км от Хельсинки. До 40% финского экспорта уходило в СССР. И хотя в Штатах политику Хельсинки презрительно именовали «финляндизацией», к 1990-м оказалось, что Суоми — одна из самых развитых и удобных для жизни стран мира.
Второе «я»
Система европейской безопасности уже 75 лет стоит на том, что послевоенный передел — окончательный. Как бы ни был Эльзас сакрален для немцев и сколько бы крови поляки ни пролили под Львовом, тема возврата территорий — табу. А вероятно, самое удивительное последствие войны заключается в том, что уже к середине 1960-х ФРГ и Япония стали главными после США экономиками капиталистического мира. Оставив позади победивших в войне Францию и Великобританию. И это в корне перевернуло представление о величии и счастливом будущем наций. Хотя чему удивляться, если страна не расходует себя на ерунду.
Простой вроде бы вопрос: зачем страны воюют? Говорить о причинах Второй мировой войны можно только в контексте итогов Первой мировой. Не случись унижения Германии Версальским миром, немцы вряд ли поставили бы все фишки на реванш. А вот зачем великие державы зарубились в 1914-м?
Из тумана хитросплетений европейской политики выплывает чуть ли не единственная здравая причина: Германия решила, что воевать по-любому придётся — и лучше сейчас, чем спустя несколько лет, когда страны Антанты усилятся. Но почему так жёстко и необратимо? Почему нельзя было жить в мире с другими монархами, которые кайзеру Вильгельму сплошь родственники? Это на самом деле выглядело загадкой, потому что спустя три с лишним десятилетия Западная Европа спокойно объединилась в рамках блока НАТО. А к концу века и вовсе слилась в Евросоюз с общими валютой, паспортом и открытыми границами. Почему к этому нельзя было прийти раньше? Нет ответа.
Япония вступила во Вторую мировую войну с уверенностью, что без аннексии Кореи, Филиппин, Сингапура и части Китая ей кранты. Об этом вещалось из каждого утюга: не будет ресурсов, встанет промышленность, китайцы окрепнут и навалятся числом. В итоге на Японию сбросили две атомные бомбы, в боях убито более 2 млн потомков самураев. И самое страшное: император публично признал, что не является богом. Япония пережила страшное унижение, но, скрипя зубами, восстановила страну. А через 20 лет выяснилось, что ни Корея, ни Филиппины для процветания ей даром не нужны. Победу на рынках США обеспечили не авианосцы, а образование, корпоративная дисциплина, инновации.
Аналогично весь германский милитаризм вырос из идеи расширения «жизненного пространства». Конёк Гитлера тоже строился на предположении, что без захвата советских чернозёмов немцам не выжить: негде будет развивать промышленность, а растущий числом народ захлебнётся в безработице и бедности.
Итоги Второй мировой для Германии оказались ужасающими. Нация раздроблена надвое и лишилась трети территории. Полностью уничтожен каждый четвёртый дом в стране (ещё столько же повреждено), а исторические центры крупнейших городов стёрты начисто. Уцелевшие после бомбёжек предприятия демонтировались и вывозились «под ноль»: только в Союз вывезли не менее 348 тыс. станков, что перекрывало наши официальные военные потери в два раза. Из СССР в Германию командировали 9332 специалиста, чтобы разобраться в тонкостях и вывезти невиданные у нас фабрики по производству капрона, искусственного шёлка, синтетического каучука. Хотя ни жить, ни работать на территории ФРГ было негде, страна до 1948 г. приняла около 7 млн беженцев — «фольксдойче», изгнанных из Польши, Чехословакии, Румынии, Калининградской области. Ну и до кучи из Германии интернировали всю научную элиту и наложили репарации. Поскольку денег у немцев не предвиделось, брали натурой: 1, 3 млн голов скота, 2, 3 млн тонн зерна, 1 млн тонн картофеля, 20 млн литров спирта, 16 тонн табака. Забрали даже телескопы из астрономической обсерватории Университета Гумбольдта, вагоны берлинской подземки и круизные лайнеры. 1, 5 млрд долларов по «плану Маршалла» — слабое утешение.
Результаты известны: страна, которая боялась задохнуться без «жизненного пространства», через 20 лет после разгрома стала третьей экономикой мира. ФРГ не только «переварила» всех беженцев, но до появления Берлинской стены приняла ещё 3, 6 млн соотечественников из ГДР. Более того, к 1960 г. западногерманская промышленность испытывала дефицит рабочей силы, и ей пришлось приглашать гастарбайтеров из Италии, Турции, Португалии, Марокко.
Хотя здесь важно понимать вот что. Послевоенное процветание и Японии, и Германии было в первую очередь связано с тем, что США открыли этим странам свои рынки. А для особо интересующихся можно продолжить — стремительный рост китайской промышленности тоже был в первую очередь связан с тем, что китайскому ширпотребу открыли тот же американский рынок. Сегодня его закрывают.
Но вернёмся к нашей теме. Страны-победительницы после Второй мировой тоже осознали: развитие и процветание мало связаны с захватом других стран. Хотя догадки имелись давно: в 1918 г. победившая Великобритания приросла Месопотамией и Палестиной, на содержание которых Лондон тратил больше, чем на здравоохранение внутри метрополии. Это притом что на новых территориях имелась нефть.
Победа над Гитлером столь дорого обошлась Британии и Франции, что в 1950-е они сравнительно легко смирились с потерей колоний. Империя, над которой никогда не заходило солнце, за 10 лет ужалась до островного королевства размером с Томскую область. Но ничего страшного тоже не случилось: англичане загордились передовой медициной и образованием, страховками и пособиями не меньше, чем красными мундирами в Индии.
А тут и идея «государства всеобщего благосостояния» — СССР — появилась очень вовремя: в 1960-е европейская молодёжь начала искать справедливость в идеях Карла Маркса. И это тоже следствие превращения СССР в супердержаву: с Гагариным, ядерным оружием, бесплатным образованием и здравоохранением.
Кровавые уроки
Из дня сегодняшнего уже трудно понять, почему в 1914 г. война между Британией, Францией и Германией выглядела неизбежной. Ещё сложнее уразуметь, почему учение Маркса заставило студентов Сорбонны в 1968 г. решительно задвинуть ценности родителей, вскормленных капитализмом.
Маркс учил, что пролетариат будет нищать по мере роста производительности труда. Почему-то ни он, ни его кровожадные последователи в упор не видели того, что сегодня очевидно любому старшекласснику: по мере развития конкуренции капиталист будет платить квалифицированным сотрудникам не меньше, а больше. И со временем они станут главными потребителями его товаров, создав почти бездонный рынок.
Во времена Маркса считалось, что пролетарий тратит деньги только на одежду, хлеб и пиво. Но спустя несколько десятилетий рабочие Генри Форда уже покупали произведённые ими же автомобили. Фабричное производство вкупе со свободной торговлей уже наполняли рынки недорогой одеждой и хлебом. А с появлением холодильников и трансатлантических перевозок пролетарии смогли позволить себе даже аргентинскую говядину.
Маркс мог этого не учесть, поскольку, всю жизнь оплакивая участь пролетариата, никогда не был на заводе. Точнее, незадолго до кончины он лечился в Карловых Варах и побывал на фарфоровой фабрике. Из письма дочке мы знаем, что это было впервые и свойственно его характеру. Прожив в Лондоне большую часть жизни, он не учил английский язык. Его круг общения был ограничен узкой прослойкой иммигрантов со сходным образом мыслей. Великий ум не встречался и не вступал в переписку с корифеями: Чарльзом Дарвином, Гербертом Спенсером, Джоном Стюартом Миллем, которые жили от него в шаговой доступности. При этом ему не приходилось из-за нужды разгружать вагоны и что-то понять про жизнь. Помимо четырёх наследств, которые Маркс получал на протяжении жизни, его вполне буржуазный уровень потребления поддерживала ежегодная субсидия от фабриканта Энгельса в 375 фунтов стерлингов. 98% английских семей тогда жили хуже: только одна фамилия из 14 имела более 100 фунтов в год.
Почему же тогда марксизм стал таким популярным? Почему даже в сытой буржуазной Европе студенты делали бомбы вместо лабораторных работ? Они верили, что это учение верно, уже потому, как быстро оно распространялось по миру после войны: Китай, Вьетнам, Куба, Ангола. Долой эксплуатацию, да здравствует справедливость! И ладно студенты — интеллектуалы резко полевели, а нобелевский лауреат по экономике Пол Самуэльсон уверял, что с 1984 по 1997 г. СССР обгонит США по всем экономическим показателям. Если бы в то время лидеры СССР думали не о благоустройстве всего мира, а о собственной стране, коммунисты могли победить и на Западе. История пошла бы по другому пути.
Ещё одним важнейшим последствием Второй мировой войны стала глобализация экономики. После войны самое страшное, что могло случиться с политиком на Западе, — это дать повод для сравнений его с Гитлером. Не пустить в Европу африканских, афганских, ливийских или сирийских беженцев — теперь это пахло нацизмом. Никогда сегодняшняя иммиграционная политика не могла бы возникнуть в довоенном мире с его цеховыми традициями и заградительными пошлинами.
Впрочем, нет худа без добра: страны — участницы Второй мировой открыли в себе много нового после войны. Томас Манн писал в 1930-е, что у Германии — «особый путь», а демократия англосаксонского типа у немцев невозможна. Оказалось, что возможна, и ещё как. Аналогично считалось, что настоящий японец по своему духу не может без войны. Ничего подобного: воинственная самурайская энергия верно служит мирным производителям бытовой техники. А что узнала о себе Россия?
Наша «мессианская роль», о которой писали Бердяев и Достоевский, расцвела после войны новыми красками. Несколько советских поколений выросло, ощущая себя цивилизаторами, строящими электростанции в Египте и спонсирующими революционеров Латинской Америки. До сих пор без противостояния с Западом нас мучит ощущение бессмысленности, а присоединение территорий важнее прорывов в экономике. Кремль этим пользуется, а европейские интеллектуалы злословят, будто наше сознание мечется по кругу дурных повторений. Возможно, они просто не поняли наше главное развлечение — как скучно сберегать нажитое и как весело с ним расставаться.
Золото нейтралов
Ещё в Первую мировую небольшие европейские страны осознали, что оставаться над схваткой выгодно: Швейцария стала мировым банковским центром, Швеция разбогатела на торговле железом и лесом, Голландия стала ведущим игроком на рынке продовольствия. Также стало ясно, что Германия не может воевать без нейтралов: как только её запирает с моря британский флот, ей требуются страны-посредники, чтобы возить немецкий импорт.
ОДНАКО Гитлер ни с чьим нейтралитетом не считался: в 1940 г. Германия оккупировала Данию, Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Та же участь ожидала и Швейцарию. 26 июля 1940 г. немецкий генштаб утвердил план операции «Танненбаум»: силами одного горнострелкового и трёх пехотных корпусов захватить конфедерацию за три дня. Но Швейцария мобилизовала всё мужское население, сформировав10 дивизий, и фрицы задумались: а стоит ли овчинка выделки? Это же не ровная, как блин, Голландия, это Альпы, где заминированы все мосты и тоннели. А швейцарцы, что бы мы ни думали о них сегодня, — воинственный народ, веками поставлявший наёмников для европейских войн. В общем, Гитлер воздержался, а Швейцария так и осталась после войны нейтральной, не войдя в НАТО. А также самой богатой, мирной и счастливой европейской страной, хотя исторически ничто этого не предвещало.
Швеция тоже осталась в стороне случайно. Давние торговые связи с Германией стали политическими, когда после Первой мировой в Швеции скрывались знатные немцы, обвинённые в военных преступлениях. Среди них будущий рейхсмаршал Герман Геринг, женившийся на аристократке из рода фон Розен и задружившийся со шведским истеблишментом. Ну как после этого идти на скандинавов в штыки? Тем более Германия кровно нуждалась в железной руде из Кируны на севере Швеции. Вторжение — дело ненадёжное: вдруг шведы упрутся, как финны в Зимнюю войну? Сколько тогда потребуется солдат вермахта, чтобы захватить и контролировать большую лесистую страну?
Умудрилась отсидеться и Испания, хотя Франсиско Франко был такой же диктатор, как Гитлер и Муссолини. Но, видать, у каудильо имелась чуйка: условием вступления в войну на стороне Германии он называл обширную экономическую помощь и французские колонии в Африке. Гитлер махнул рукой, а Испания заработала, предоставляя немцам свои порты, а союзникам — разведданные о них.