Как «Зюганов» с «Путиным» на щелобаны в карты играли. «Госдума»

Когда меня изолировали в одиночную камеру нашего доблестного психиатрического диспансера, я успокоился. Да я на этот раз и не нервничал. За очередной срыв санитары приняли мой дикий смех, который я никак не мог в себе задавить и даже просто снизить его громкость до «непсихиатрического». От моего смеха разом проснулись все психи — они каким-то неизвестным науке способом постоянно находятся на одной космической радиочастоте. Вся больница в момент завизжала, заулюлюкала, словно потревоженная стая цепкохвостых обезьян. Некоторые заплакали, особо активные высыпали из палат на освещённый тусклыми ночниками центральный проход. Кто-то, театрально жестикулируя, декламировал стихи, а один, бывший депутат от «Единой России», забравшись на табуретку, истерично запел «Марсельезу». Притом на хорошем французском — а я во Франции бывал и «хороший» от «среднеобразовательного» могу отличить. Ситуацию осложнило то, что произошло сие ночью. Так бы мне — случись это днём и будь в больнице доктор — вкатили лошадиную дозу какого нужно лекарства, и я бы не только хохотать — пукнуть бы побоялся. Но санитары, не имевшие доступа к препаратам, только и могли в соответствии инструкцией забросить меня в одиночку. А разобрало меня от истории Курта Воннегута, которого, нарушая правила общежития психушки, я читал под серым колючим казённым одеялом со светодиодным фонариком-брелоком. Воннегут описывал случай, произошедший на концерте Симфонического оркестра Индианаполиса. Он тогда был ребёнком. Оркестр играл вещь, где в одной из частей музыка должна была становиться всё громче и громче, а потом неожиданно замолчать. Рядом с Воннегутом сидела женщина. Пока длилось крещендо, она что-то говорила своей подруге. Поскольку музыка становилась всё громче и громче, ей тоже приходилось говорить всё громче и громче. Музыка замолчала. И на весь зал раздался женский крик: «А я жарю на масле!». Книжку в камеру мне протащить не удалось, и я сидел в углу обитой толстым поролоном «совы» — так между собой называли карцер пациенты — и, всё ещё невольно похихикивая, пытался успокоиться. Главный врач, Александр Александрович Уточкин, как всегда пришёл на работу на полчаса раньше. Сразу зашёл в «сову». — И что нас, батенька, так рассмешило? — с чеховской интонацией спросил он. Я рассказал. Александр Александрович секунду сдерживался, но потом, не пытаясь сдержаться, заржал так, что в карцер вбежали сразу два санитара. Александр Александрович сделал им знак. — Дадите почитать? — успокоившись, сказал он. — Когда дочитаю, — рискнул поупрямиться я. — Ладушки, — сказал доктор, — только, пожалуйста, не пугайте впредь пациентов, а я персоналу накажу, чтобы книжицу у вас не отнимали. Александра Александровича в больнице любили. Он был бессменным руководителем более 25 лет, заслуженный врач России, доктор наук. Но любили его не за это. Своим тихим чеховским голосом он умел успокоить даже самых буйных, и бывало многие пациенты, считавшиеся безнадёжными, шли на поправку после двух-трёх проведённых им сеансов «психотерапии». Уже выходя из карцера, Александр Александрович обернулся. — Да, — сказал он, — мы с «Путиным» и «Зюгановым» собираемся пулечку в преферанс расписать, — у вас как со временем? «Со временем» (ещё минимум месяц пребывания в клинике) у меня было нормально, о чём я доктору и сообщил. — В 17.00 у меня в кабинете, — сказал Александр Александрович и пошёл готовиться к обходу. Уточкин страстно любил преферанс. Точнее, может, не саму игру, а то, что исстари привлекало в ней интеллектуалов — возможность обстоятельно поговорить на различные темы. Плюс ко всему Александр Александрович и во время игры не останавливал лечебный процесс — я замечал, что он подкидывал для нас темы, от которых, по мнению психиатра, мы и пососкакивали с катушек. Бывало, перед игрой он даже давал нам почитать какую-нибудь определённую литературу — и тогда беседа за столом приобретала некую видимость философского (политического и прочее) дискурса. Последние две недели Александр Александрович приглашал на игру «Путина» с «Зюгановым». Они находились в ремиссии лёгкой формы шизофрении, и поэтому во время игры не бесновались. И, в общем, то, что при обострении они представлялись окружающим фамилиями известных политиков, их даже забавляло. Была попытка пригласить в компанию одного из трёх «Жириновских» — для полного комплекта лидирующих партий в Госдуме, но все трое не выдержали проверки. Уже через пять-десять минут они срывались и в соответствии с образом начинали хулиганить. Один запустил в «Зюганова» графином с водой, второй при проигрыше пытался съесть игровую ведомость, а третий всё время поддавался «Путину», чем, естественно, раздражал остальных игроков. Во времена ремиссии Уточкин называл пациентов теми именами, которые они себе выдумали. По его теории, это должно было вызвать отторжение «второй личности», и на самом деле, по крайней мере с «Путиным» и «Зюгановым», это работало. Ровно в 17.00 мы сидели в кабинете у главврача, «Путин» ловко тасовал колоду карт. — Геннадий Андреевич, — начал разговор Уточкин, — вы до сих пор собираетесь разжечь на планете костёр мировой революции? — Будет вам, Александр Александрович, — ответил Геннадий Андреевич, — мировая революция сама скоро придёт во все страны. Вы книжку-то сами просматривали, которую нам неделю назад почитать нам дали? Неделю назад Уточкин выдал «Путину» с «Зюгановым» по экземпляру бестселлера «21 урок для XXI века» Харари Юваля Ноя. Мне не досталось, но и причина болезни у меня была иного свойства. — Капиталистические системы рухнут при первом же серьёзном кризисе, — продолжил «Зюганов», — цитирую автора: «Либерализм всегда восхвалял политическое равенство, но постепенно пришёл к выводу о важности и экономического равенства — дело в том, что без системы социального обеспечения и минимального экономического равенства свобода бессмысленна». Геннадий Андреевич цитировал по памяти, в своей первой жизни он являлся директором собственного предприятия и вследствие этого умел не только запоминать куски текстов, но и в уме пересчитывать кредиты и дебеты бухгалтерских отчётов своей конторы. К удивлению всех присутствующих, Геннадия Андреевича вдруг поддержал «Путин». — Во-во, — сказал он, — а меня попрекаете, что я власть в стране узурпировал. «Путин» принял игру и говорил якобы от лица президента. — Общеизвестно ведь, — продолжил он, — что уже сегодня один процент самых богатых людей владеет более чем половиной мирового богатства, а состояние ста самых богатых людей превышает суммарное состояние четырёх миллиардов самых бедных. Не противься я экспансии америкосов в Россию, скупили бы уже всё на корню. — Вы это тоже из книжечки взяли, а у нас-то что? — парировал Геннадий Андреевич. — У нас десять процентов «блатных» олигархов всеми богатствами страны владеют. Остальные — беднота, граничащая с нищетой. На каждом по три кредита висит, и если случись что — работу, например, потеряют, реальная голодная смерть на улице — последний ипотечный угол ведь за долги банки заберут. — В этом плане меня другое поразило, — вглядываясь в свои карты, вступил в разговор Уточкин. — Вот, скажем, на примере того же коронавируса. Обеспеченные люди лично для себя стали скупать аппараты искусственной вентиляции лёгких. У них есть острова, замки и яхты, где они способны спрятаться от пандемии. Ладно, справимся мы с вирусом. Но меня как врача интересует: не попадёт ли человечество в ситуацию, когда малая кучка людей сможет пользоваться новыми сверхдорогими достижениями науки и жить практически вечно, а остальные, миллионы остальных, скажем в Африке, помирать от Эболы и даже элементарной дизентерии. И ведь, по сути, этому одному проценту владельцев всех капиталов мира выгодно, чтобы существовала только квалифицированная рабочая сила, работающая на их бизнес. — Вам, конечно, виднее, — поддержал я доктора, — но дней десять назад наш легендарный теннисист Марат Сафин сказал нечто подобное. Он заявил, что вся эта пандемия затеяна узким кругом людей, целью которых является зачипировать, словно баранов, население планеты для тотального контроля. Ведь это не простой обыватель, что-то он знает! Или у вас есть для Сафина свой специфический диагноз? — В свете того, что я уже сказал, — пожал плечами доктор, — быть может. Сейчас доступ к реальной информации о происходящем имеют единицы. И даже наш Владимир Владимирович со своей контрразведкой, — психиатр кивнул в сторону «Путина», — может этого не знать в полном объёме. — Вхождение в нашу жизнь компьютерных технологий, — продолжил Уточкин, — в конце концов нас поработит. Отключи интернет — и люди уже сегодня не смогут выжить. Они подключены к нему ещё в утробе матери, а если захотят отключиться — им не дадут кредит, страховые агентства откажутся заключать с ними договоры, работодатели не примут на работу, а медицинские учреждения не станут их обслуживать. В битве между здоровьем и приватностью здоровье однозначно одержит лёгкую победу. Ной сказал. На этой философской ноте наша интеллектуальная игра закончилась. Выиграл, как всегда, Владимир Владимирович. А так как они с «Зюгановым» между собой договаривались играть на щелобаны, Геннадий Андреевич покорно подставил ему свой высокий лоб. Материал опубликован в газете «Ваш ОРЕОЛ» № 17 (1110) от 22 апреля 2020 г.