Глобальная эпидемия коронавируса оказалась моментом трезвости для людей и целых государств: стало ясно, какие проблемы реальны, а какие надуманны, кто действительно друзья и партнеры, а кто ими только притворялся, и что давно стоило поменять — ведь сейчас самое время это сделать. Почему коронавирус заставит российские элиты пересмотреть отношение к своей стране? Почему они массово начнут вкладывать деньги в развитие
рамблер без рекламы
Это, конечно, выправляет масштабы: когда человечество столкнулось с действительно неожиданной и серьезной угрозой, требующей напряженных усилий, стало невозможно себе представить, чтобы мы вернулись к рассуждениям о том, что Европа погибнет от недавней волны мигрантов или о том, что миру нужно отказаться от самолетов. Или же к разговорам о том, как ужасно общество потребления — вот сейчас выключили экономику услуг и потребления, и все видят, как без нее плохо всем: и потребителям, и производителям. Вот вы когда одежду покупали последний раз? Наверняка до карантина, как и большая часть людей. Кто-то сидит в квартирах, кто-то на дачах, и селективные духи никому не нужны — обходятся теми, что завалялись дома. Вот так внезапно мы и оценили экономику потребления.
Это осознание даже не попадает в матрицу классической левой и правой повестки: ужас от опасности миграции для Западной цивилизации у правых, самолеты и индустриальная экономика как угроза экологии у левых, отчасти левое, а отчасти религиозно-консервативное неприятие общества потребления — все это рассыпается перед лицом реальной угрозы. Настоящий отрезвляющий душ.
Другой отрезвляющий момент — происходящее приведет к появлению более верной картины мира. В основном она формируется бенефициарами текущего мироустройства: любой мировой порядок — это баланс, возникший по итогам прошлого кризиса. По результатам Холодной войны, ее конца, возник действующий мировой порядок, в котором главной линией, которую провели его лидеры — страны Запада — стало разделение между демократией и авторитаризмом. Предлагалось определить все в мире по отношению к этой линии, сделать ее основой единственного взгляда на мир. И ведь нельзя сказать, что этой линии нет: она есть, и она много что определяет.
Во-первых, мы видим, что деление, пусть и реальное, на демократию и авторитаризм не определяет жестко гуманность общества: правительства примерно одинаково, за редкими исключениями, борются за жизни своих граждан, принимают одни и те же решения.
рамблер без рекламы
Картины эпидемии, расходившиеся по миру, сначала казались итальянскими: врачи с пролежнями от масок на лицах, заражающиеся и умирающие медработники, священники, заразившиеся, когда принимали последнюю волю своих чад, полицейские, призывающие граждан к порядку, закрытые рестораны, пустые улицы… Потом эта итальянская картина стала испанской, потом французской, потом английской, американской, российской…
Мы увидели, что реакция на эти события совершенно не определяется границей между демократиями и недемократиями. И это неплохо, потому что не получится в ближайшие десятилетия загнать весь мир в демократию — это показывает, что недемократические режимы могут быть вполне адекватны, демократии могут с ними работать; да и вообще, в мире не все определяется этим разграничением.
То же и со степенью свободолюбия или, наоборот, послушностью граждан. В рамках известной формулы «безопасность в обмен на свободы» мы видим, что свободы в обмен на безопасность в нынешних условиях готовы примерно в одинаковой мере сдать как «демократические», так и «недемократические» нации. Поразительно, что самой свободолюбивой оказывается Япония, с ее крайне дисциплинированным, коллективистским обществом, — куда меньше людей там согласны отказаться от свободы, чем в Британии, США или Франции, которые считаются бастионами свободы.
Возникают неожиданные пары, например, Швеция и Белоруссия. Если описать без указания поведение шведского государства, которое ставит эксперимент над своим народом, мы бы раньше сказали — ну, это точно делает какой-то автократ! А выясняется, что это делает образцово-демократическое правительство в образцово свободной и социально ориентированной стране.
рамблер без рекламы
В целом выяснилось, что некие культурные изотермы, как правило, важнее, чем деление стран по типу правящего режима. Например, Швейцария: ее эпидемическая карта выглядит, как карта сразу двух или даже трех стран. В немецких кантонах ситуация ближе к тому, что происходит в Германии и Австрии, а франкоговорящая и ретороманская часть страны выглядит, наоборот, как Франция и Италия. Хотя, казалось бы — это одна страна, одно общество, изолированное по внешним границам, как и большинство мировых государств.
То есть культурные различия оказались важнее господствующего режима. Это оказалось разным на фоне того, что проблемы — общие. Это удивительно, хотя в каком-то смысле закономерно. Эта эпидемия и этот мировой мор помогут понять, что линий, разграничивающих мир, больше, чем мы думаем, что он устроен сложнее, чем в этом вечном сюжете о противостоянии демократии и недемократии.
На отношения между народами это повлияет по-разному. Мы увидели, как на территории Евразии развалились два крупных интеграционных проекта.
рамблер без рекламы
Это, в общем-то, ментальность предпринимателей, интеллигенции и политического класса развивающейся страны — думать, что где-то есть «лучший мир», к которому в случае чего можно присоединиться. У американца же такого нет в повестке: для него лучший мир, конечно, у себя, где он находится. Вот к этому какое-то движение должно произойти: если человек не рассматривает опцию уехать в случае кризиса, то на случай кризиса все должно быть хорошим здесь: хорошие больницы, хороший транспорт, дисциплинированные граждане, доверяющие властям.
Это неплохое исправление сознания. Не знаю, как долго оно продержится, но очевидно, что осадок останется: ведь любое национальное сознание — это память о совместно пережитых кризисах.
Еще одна вещь, которая, возможно, останется с нами после пандемии — это идея приоритизации медицины. Это в 2018 году было в стратегии развития, которую готовил Центр стратегических разработок под началом
рамблер без рекламы
Любопытно, что Восточная Европа в целом справляется с эпидемией лучше, чем Западная. Неясно, почему так: может быть, причина этому — оставшиеся от СССР поголовные прививки или количество больничных коек на тысячу человек — этот показатель у западных стран ниже, чем у Польши, Венгрии или даже у нас.
Греция, бедная страна с менее качественной, чем у Италии, медициной, уже потихоньку снимает карантин и сообщает всего о 2700 случаях, а Турция, с таким же климатом, задыхается. Отчего так? Почему Вьетнам и Таиланд оказались такими эффективными — в первом однопартийное государство, но во втором-то есть традиция сменяемости власти (хоть прямо сейчас там и военная диктатура), население готово выходить на улицы из-за ошибок правительства. Это хотя бы объяснимо климатом. А что в Восточной Европе помогает давать такую спокойную картину?
В какой-то степени дешевая нефть — это хорошо. Ведь никак не удавалось начать экономическую диверсификацию: при дорогой нефти запустить почти любой крупный несырьевой бизнес невыгодно. В сырье вкладываются все, у кого есть деньги, и это разумно: в одном банке вам дают два процента прибыли, в другом — десять, и зачем вам идти туда, где два? А вот когда у вас в сырьевом секторе неожиданно тоже два, могут возникнуть мысли вложиться во что-нибудь еще.
Это, конечно, может быть связано с каким-то тяжелым экономическим периодом, с растрачиванием всяческих резервных фондов, но в итоге это неплохо. Если наши инвесторы начнут инвестировать в новые сферы, будет лучше для всех.
Политика
рамблер без рекламы
Выходит, что под все тревоги о том, что вокруг вот-вот построят железный занавес, делается еще один важный шаг в сторону глобализации. Закрытые границы России приоткрываются.