Андрей Серенко: Радикальный ислам — проблема глобальная и явно недооцененная. «Минобороны»

— Андрей, какие вообще радикальные течения существуют сегодня в современном политическом исламе, и насколько они угрожают европейскому континенту?
— В исламе всегда было немало различных сект, доктрины и практики которых можно считать радикальными. Современный политический ислам, то есть совокупность групп, фракций и движений, ориентированных на захват разными путями политической власти и построение исламского общества и государства, многолик и разнообразен. В нем есть как умеренные и конструктивные силы, так и террористические и криминальные по своей сути группировки.
Например, запрещенная несколько лет назад таджикскими властями Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) была абсолютно демократической и конструктивной силой, которая успешно блокировала активную деятельность различных проповедников «джихада» в республике и регионе в целом. На мой взгляд, ПИВТ являлась почти идеальной моделью представительства политического ислама в демократическом обществе. Возможно, именно поэтому ПИВТ и запретили — режим президента Эмомали Рахмона весьма далек от демократических стандартов, в нем нет места для таких проектов, как умеренный политический ислам.
Абсолютной противоположностью таким структурам, как ПИВТ, является «джихадистский ислам», который провозглашает перманентную вооруженную борьбу (джихад) за власть с целью силового построения исламского государства. Собственно, он сегодня больше всего и тревожит общественное мнение, так как сторонники «джихада» представляют реальную угрозу здоровью и жизни людей, безопасности общества и государства. И это касается не только европейских стран, но и России, всех государств постсоветского пространства, стран Ближнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии, африканских государств. Пару лет назад сторонники самого раскрученного бренда современного «джихадистского ислама» — запрещенного в РФ «Исламского государства» (ИГИЛ) были зафиксированы даже в одной из стран Центральной Америки. Это говорит о том, что современный «джихадизм» — проблема глобальная, она затрагивает всех и, соответственно, эффективно противостоять ей можно лишь силами объединенных наций и государств.
Сообщество современного «джихадистского ислама» включает в себя как локальные, местные движения и группы (например, «Джейш Мухаммад» и «Лашкар-е Тайба» в Пакистане, «Имарат Кавказ» в России, «Исламское движение Восточного Туркестана» в Афганистане и Пакистане и др. — все они запрещены в РФ), так и глобальные, международные структуры, вроде запрещенной в РФ «Аль-Каиды» и «Исламского государства».
Широко известны также крупные джихадистские движения и группы «смешанного типа», которые, с одной стороны, имеют ограниченный ареал активных действий, но при этом тесно связаны с глобальными джихадистскими брендами. Так, например, афганский «Талибан» и сомалийский «Харакат аш-Шабаб аль-Муджахидин» (организации запрещены в РФ) являются «смежниками» «Аль-Каиды», а «Исламское движение Узбекистана» и нигерийская «Боко Харам» (запрещена в РФ) — это активные партнеры ИГИЛ, принесшие присягу на верность (байят) «халифу» Абу Бакру аль-Багдади.
— Однако отношение к этим джихадистским организациям сегодня различное. Если ту же «Аль-Каиду» продолжают считать своим врагом США, Россия, страны НАТО и другие государства, то с «Талибаном», напротив, все пытаются найти общий язык. Американцы даже подписали с «Талибаном» соглашение о взаимодействии по вопросу вывода сил США из Афганистана…
— Да, это очень показательный пример того, как сейчас в мире меняется шкала внешнего восприятия радикализма джихадистских движений и групп. Еще 20 лет назад талибы, самым тесным образом связанные с «Аль-Каидой», воспринимались мировым общественным мнением в качестве главного символа «людоедского джихада». Сегодня же делегации «Талибана» принимают в Москве и Пекине на очень высоком уровне. Если еще 20 лет назад Россия поддерживала в Афганистане «Северный альянс» и другие силы, которые вели непримиримую борьбу с талибами, то сегодня эти самые талибы приезжают в Москву, проживают в гостиницах Управделами Президента РФ и получают аудиенцию у министра иностранных дел Сергея Лаврова… То, что казалось радикальным раньше, сегодня кажется уже вполне приемлемым и обыденным.
Это происходит не потому, что талибы превратились в вегетарианцев. Нет, просто появились еще более жестокие и агрессивные джихадистские группировки, прежде всего, это «Исламское государство», на фоне которых зверства «Талибана» перестали казаться самыми большими злодеяниями.
Непрекращающийся процесс радикализации «джихадистского ислама» приводит к тому, что включается в действие диалектический закон отрицания отрицаний. Жестокая эстетика и агрессивные амбиции ИГИЛ, чьи боевики за пару лет захватили огромные территории в Ираке и Сирии, на которых проживали несколько миллионов человек, выявили неожиданную умеренность талибов в Афганистане.
Возможно, единственное, что останавливает тех же американцев от признания «умеренности» «Аль-Каиды» — это фантомные боли от 11 сентября 2001 года и присутствие в руководстве этой террористической организации людей, причастных к организации кровавых воздушных атак смертников на небоскребы Нью-Йорка. Кроме того, «Аль-Каида» уже не настолько сильна и, значит, проблемна для США, чтобы понижать градус ее радикализма в общественном мнении.
Чего не скажешь об ИГИЛ, о победе над которым президент Дональд Трамп поспешил объявить несколько лет назад. Хотя, на самом деде, до реальной победы над «Исламским государством» — этим самым известным современным джихадистским брендом, еще очень далеко.
— Почему же радикальный джихадистский ислам становится еще более радикальным?
— Мы пережимаем период смены джихадистских эпох, когда под воздействием ряда важных факторов меняется идеология и практика «джихада». Прежде всего, это связано с усилением роли интернета в последние 20 лет, появлением новых средств коммуникации и новых дистанционных средств и методик образования, которые опять-таки выстраиваются через интернет, формируя соответствующую глобальную инфраструктуру сетевого типа.
Другим фактором является смена поколений в исламском мире, выход на активную социальную сцену молодых людей, воспитанных уже в цифровой субкультуре. Это поколение молодых мусульман по-другому смотрит на мир, живет в социальных сетях, активно завязывает новые цифровые знакомства, взламывает традиционные медийные, политические и религиозные авторитеты и требует перемен.
Наконец, третьим фактором является крайне эффективная и масштабная деятельность пропагандистов нового «цифрового джихада» и тех сетевых структур, которые смогли связать воедино современные технологии и запрос молодых мусульман на протест и большие перемены.
Агрессивные джихадистские структуры вроде ИГИЛ в содержательном отношении не говорят ничего нового, что бы ни говорили до них идеологи «Исламского джихада», «Талибана», «Аль-Каиды», террористические группировки Палестины, Ближнего Востока или Чечни времен «Ичкерии». Их пропаганда также основывалась на определенных ссылках на Коран, Сунну, на труды ряда исламских фундаменталистских ученых салафитского толка, которые традиционно теорию джихада разрабатывали весьма успешно. Эта теория, кстати, достаточно стройная конструкция, которую трудно разбить даже очень подготовленным в богословском отношении критикам. Представители традиционного ислама пока борются с ней не очень успешно.
На мой взгляд, смысловое ядро идеологии современных джихадистов все еще остается непоколебимым, несмотря на все усилия заинтересованных сил (начиная от спецслужб и заканчивая шейхами умеренного ислама) разрушить его. И пока неизвестно, когда критикам теории современного «джихада» удастся «взорвать» его смысловое ядро, вокруг которого крутится практическое воплощение джихадистских проектов.
— За счет чего ИГИЛ удалось обогнать по популярности и эффективности ту же самую «Аль-Каиду»?
— Успех проекта «Исламского государства» заключается в том, что в отличие от «Аль-Каиды» и «Талибана», его авторы смогли разработать эмоционально привлекательный язык новых символов, в том числе новую эстетику террора, массовых убийств, образцы которой мы могли наблюдать на многочисленных роликах в YouTube. Фактически, ИГИЛом была создана своя уникальная цифровая фабрика джихадистских грез, без которой этот проект никогда бы не получил такого размаха.
Проповедники и вербовщики идеи «халифата» ИГИЛ говорят те же самые «истины», что и их предшественники, но делают это по иному в визуальном, коммуникативном и эмоциональном плане, с учетом особенностей восприятия и потребностей молодежи, с учетом возможностей цифровых технологий. В итоге они вызывают такой резонанс, который был недоступен ни для талибов, ни для «Аль-Каиды».
За несколько лет ИГИЛ выстроил собственную глобальную смысловую сеть джихада, которая до сих пор остается не разрушенной. И уже не очень важно, где именно действуют проповедники этой сети, в Европе, на Ближнем Востоке, на постсоветском пространстве, в Африке или в Афганистане с Пакистаном. Они транслируют универсальные принципы для молодых мусульман, в это еще одно их отличие от «Аль-Каиды» и «Талибана». Для ИГИЛ не имеет значения, где проживают эти мусульмане — в Великобритании, России, Ираке, Саудовской Аравии или Сомали. Все мусульмане для ИГИЛ одинаковы, поскольку, как сказал пророк Мухаммед, все мусульмане братья. Смыслы и образы, которые предлагают шейхи и проповедники «Исламского государства» жителю Европы, постсоветского пространства и Африки одни и те же.
Главное отличие «нового джихада» ИГИЛ от тех структур, которые сформировались в конце XX века, состоит в том, что старые группировки джихадистов действовали как религиозно-политические секты, которые предлагали местечковый, лоскутный, локальный джихад — в Палестине, Афганистане, Сомали. ИГИЛ же удалось создать свою особую субкультуру джихадизма, а не просто набор тезисов «по случаю» или листовочных символов. ИГИЛовцы предложили мусульманской молодежи специфическую молодежную джихадистскую субкультуру, образ жизни. И, кстати, именно к молодежи и апеллируют в основном пропагандисты «Исламского государства» — это еще одна особенность проекта ИГИЛ.
— А остальные группировки разве на молодых ставку не делали?
— Они учитывали возрастной фактор, понимая, что «джихад — дело молодых, лекарство против морщин», но не было однозначной, акцентированной ставки на молодежь. «Аль-Каида», «Талибан» и другие призывали вступать в свои ряды людей разных возрастов. ИГИЛ же делает ставку только и прежде всего на молодежь, и именно поэтому проект «Исламского государства» отличает большая агрессивность и большая опасность для окружающего мира. В ИГИЛ давно и быстро поняли, что лишь за молодежью, за ее энергетикой — будущее. Поэтому если джихад стремится быть победоносным, он должен быть молодым и злым, агрессивным, жестоким.
Следует отметить, что ИГИЛ, в отличие от других джихадистских структур, начал очень активно задействовать женский фактор. Традиционно женщинам запрещалось участвовать в джихаде. Даже палестинские группировки, которые были пионерами различных джихадистских технологий и практик, не поощряли массовое участие женщин в «священной войне». Как говорил пророк Мухаммед, джихадом для женщины является хадж, то есть религиозное паломничество в Мекку, и этот тезис исламистами не оспаривался. Однако ИГИЛ, сохраняя на уровне риторики верность заветам пророка, на практике стал очень активно привлекать мусульманок к джихаду. В итоге, по некоторым данным, до 50% актива ИГИЛовцев составили женщины.
Таким образом, демографический базис проекта «Исламского государства» составили специфическая молодежная субкультура и женский фактор. Проповедники ИГИЛ и в Европе, и на постсоветском пространстве в своей работе ориентируются как раз на эти две группы — молодежь и женщин.
Есть также еще одна социальная группа, которая вызывает особое внимание вербовщиков и пропагандистов ИГИЛ — обитатели тюрем, заключенные колоний. Тюремные джамааты («общины верующих») являются сегодня одной из главных опор сетевых структур ИГИЛ. В тюрьмах радикализация мусульман происходит быстрее, чем где бы то ни было. Даже быстрее, чем на поле боя. Это находит подтверждение на практике в самых разных странах, в том числе в России и Средней Азии.
— И насколько быстрее?
— Лет пять назад я общался с некоторыми силовиками в Киргизии, которые занимались проблемой формирования тюремных джамаатов радикалов. Так вот они говорили, что если, например, в камеру к 20 заключенным, осужденным по обычным уголовным статьям, посадить одного джихадиста, то через два-три месяца 70-80% этих людей станут радикальными исламистами и его сторонниками.
А поскольку на постсоветском пространстве число обитателей тюрем, людей находящихся в вынужденной жесткой изоляции, очень велико, то работа для джихадистов с этим контингентом является приоритетной.
Буквально недавно в агитационных материалах, которые пропагандисты ИГИЛ распространяют через социальные сети и мессенджеры, указывалось, что надо активнее работать в тюрьмах, вербовать там новых сторонников, готовить восстания с целью освобождения «страдающих в неволе мусульман». Править тюрьмами должны не воры в законе, а руководители «джамаатов» — такую цель ставят перед собой сторонники ИГИЛ.
Отмечу, что в основе «игиловской» идеологии лежит специфическая доктрина «такфира» — обвинения в неверии, что дозволяет убийство «неверного», «выпавшего из ислама». Это достаточно сложная религиозно-правовая конструкция, которая вызывает споры даже в самом джихадистском сообществе: кого и на каком именно основании можно считать «неверным», а кого нет, насколько обоснован «цепной такфир», когда неверующими автоматически считают всех, кто находится рядом с «кафиром» и при этом не считают его неверующим…
Далеко не все джихадистские организации придерживаются жесткой идеологии «такфиризма», однако «философы» и «политтехнологи» ИГИЛ явно сделали на эту доктрину ставку. Думаю, что через радикальную доктрину «такфира» они опять-таки пытаются понравиться молодежной аудитории, для которой агрессивное деление по принципу «свой-чужой» и жесткая линия в отношении тех, кто не до конца разделяет е взгляды, полностью поддерживается. Люди старшего возраста не столь категоричны в оценках, но 17-25-летние мусульмане, на которых и ориентируется ИГИЛ, эту категоричность вполне одобряют. Полагаю, шейхи «Исламского государства» делали ставку на идею «такфира», прежде всего, с учетом демографических особенностей, присущих этому террористическому проекту.
— Вы ранее говорили, что радикальным исламистам на постсоветском пространстве удается обращать в свою веру людей, которые не являются традиционными мусульманами. А насколько европейским спецслужбам удается этим проповедникам противостоять? Не мешает ли им большое число мигрантов и идеология толерантности?
— У нас есть не всегда позитивные стереотипы в отношении европейцев и работы их спецслужб. Европейцев можно критиковать за то, что они иногда закрывали глаза на проповеди радикальных шейхов, позволяли им открывать мечети, создавать вербовочные пункты и так далее. Подобная практика существовала в нулевые и в первую половину 2010-х годов.
Но когда началась настоящая война с ИГИЛ в Ираке, когда была создана Глобальная международная коалиция по борьбе с «Исламским государством», европейская политика в отношении исламских радикалов начала серьезно меняться. Там осознали угрозу со стороны джихадистов-такфиристов, и сегодня в отношении них применяются очень серьезные и достаточно эффективные меры.
Символом общеевропейской стратегии безопасности сегодня является НАТО. Это на самом деле очень успешный оборонный альянс хотя бы потому, что все остальные военно-политические альянсы попросту развалились: НАТО пережил и Варшавский договор, и другие объединения похожего типа, созданные в середине ХХ века. В НАТО работает очень серьезная и успешная практика согласования интересов, и нам у них есть чему поучиться.
Сегодня НАТО рассматривает борьбу с угрозой возрождением джихадизма в Ираке, Афганистане, Сирии и других регионах как один из своих главных приоритетов. Если мы посмотрим на последние совещания, которые проводились в НАТО на уровне глав МИД и Минобороны, то увидим, что тема борьбы с игиловцами, поддержки иракских и афганских сил безопасности, воюющих с ИГИЛ и непримиримыми фракциями талибов, для Североатлантического союза является ключевой.
Проблемы в отношениях с Россией и китайский вызов отходят для натовцев сейчас на второй план. Конечно, НАТО серьезно следит за ситуацией с коронавирусом, ищет эффективные способы противодействия пандемии COVID-19, но, например, на совещании глав Минобороны НАТО 15 апреля тема борьбы с ИГИЛ на Ближнем Востоке и поддержки иракских сил безопасности была одной из доминирующих. Война с возрождающимися ячейками ИГИЛ в Ираке является для НАТО абсолютным приоритетом, уже принято решение о расширении натовской миссии в Багдаде, отправке туда дополнительных инструкторов, о поддержке иракских силовиков и создании региональной сети партнеров НАТО для более эффективной борьбы с боевиками «Исламского государства».
Поэтому толерантность толерантностью, но наученные горьким опытом террористических нападений в Париже, Лондоне, Брюсселе европейцы понимают, что лучше этих бородатых ребят «халифата» бить на дальних подступах. Чтобы сторонники ИГИИЛ не мешали спокойно жить Европе, их надо уничтожать в Ираке, Сирии, Афганистане, при этом делая это руками местных специалистов из числа сотрудников спецслужб, полиции и военнослужащих. Поэтому НАТО и тратит большие силы и средства на подготовку местных сил безопасности — это, в конечном счете, инвестиции в европейскую безопасность. Полагаю, скоро НАТО обратит внимание и на африканские страны, где сейчас проект ИГИЛ начинает набирать очень серьезные обороты, и откуда Европе может исходить реальная угроза.
— Как вы оцениваете эффективность российских и европейских спецслужб? Какие аспекты борьбы с терроризмом им удаются, а где есть проблемы?
— Внутри европейских стран спецслужбы начали в последнее время действовать более жестко. Посмотрите хотя бы на заметное ужесточение системы контроля в брюссельском аэропорту… Но борьба с терроризмом — вещь специфическая. О ней пишут в СМИ только когда кого-то арестовали или уничтожили, когда предотвратили готовящийся теракт. Но это же уже зримый итог большой невидимой работы, когда в «джамааты» внедрялась агентура, отслеживались контакты, связи, перечисления денежных средств, закупка боевиками деталей для взрывных устройств…
На мой взгляд, на уровне организованного джихадистского подполья и российские, и европейские силовики ведут сегодня довольно успешную борьбу. Но они не всегда могут уследить за так называемыми «атаками одиноких волков», «атаками вдохновения» — актами «индивидуального джихада», когда человек действует в одиночку, по сути, сам себя радикализует и самостоятельно по интернету находит связи с вербовщиками и пропагандистами ИГИЛ, получая от них указания через Telegram и другие мессенджеры.
Чаще всего такой «джихадист-надомник» просто берет в руки топор или нож, садится за руль автомобиля и начинает атаковать тех, кто находится рядом с ним. Такие акты индивидуального террора в формате «джихада шаговой доступности» — одна из фирменных особенностей ИГИЛ, которую они начали активно использовать в последние три-четыре года. Как призывают шейхи «халифата», теперь не надо выезжать на «джихад» в Ирак или Сирию — достаточно просто взять нож и убить первого попавшегося «кафира» в ближайшем подъезде. И вот такой террористической тактике, таким «атакам вдохновения», труднее всего противодействовать, их подготовку практически невозможно отследить заранее ни российским, ни европейским, ни американским силовикам. Ведь обычно радикалов вычисляют, когда они с кем-то контактируют, используют те или иные источники финансирования или пытаются создать взрывное устройство. В случае же совершения нападения в стиле «одинокого волка» достаточно просто взять из дома кухонный нож…
Кстати, если посмотреть на статистику последнего года, и в России, и в Европе почти не было случаев самоподрыва, терактов, совершаемых с помощью взрывных устройств. Практически все вылазки террористов совершались с использованием бытовых колющих и режущих предметов, а также автомобилей, грузовиков. Подготовку к таким атакам, к сожалению, ни одна спецслужба не отследит. И это данность, с которой нам придется считаться.
— Если говорить о России, то какой регион могут выбрать боевики для проведения своей террористической атаки?
— На мой взгляд, есть несколько зон риска, исходя из того, к каким городам и регионам сегодня проявляют повышенный интерес джихадистские пропагандисты. Прежде всего, конечно, это Москва, столица страны. Там террористы всегда будут стремиться осуществить резонансный теракт. Как показывает медийная практика, можно убить два десятка военных в Афганистане или Ираке, но об этом напишут где-нибудь мелким шрифтом или бегущей строкой на ТВ. А можно зарезать одного полицейского в центре Москвы, Лондона или Парижа, и об этом сразу сообщат все мировые СМИ. Столица любой страны, и Москва не исключение, всегда будет оставаться в зоне риска потенциальных джихадистских атак.
Вторая потенциальная «горячая точка» — Сибирь, как это ни парадоксально прозвучит на первый взгляд. В последние годы очень много молодых мусульман из стран СНГ и Кавказского региона отправляются на заработки в нефте-газодобывающие и золотоносные сибирские регионы, где хорошо платят. И среди этих мусульман все активнее начинают работать пропагандисты и вербовщики ИГИЛ. Тем более, что, как показывает практика, радикализация трудовых мигрантов происходит быстрее именно на заработках в РФ, чем дома, в Средней Азии. Поэтому сибирские города вроде Тюмени сейчас объективно оказываются в зоне повышенного риска.
Следует отметить, что уже не менее года агитаторами ИГИЛ ведется пропагандистская кампания в соцсетях, в ходе которой утверждается, что Сибирь — это исконная мусульманская земля, что «проклятый Ермак» убил «благородного сибирского хана Кучума», «истинного исламского воина», создателя первого сибирского исламского государства, и что, рано или поздно, в Сибири должен появиться собственный «халифат» или «эмират». Пока что мы не видим попыток практического воплощения этой идеи, но вода, как известно, камень точит, подрывная смысловая, идеологическая работа ведется не спеша и аккуратно, с использованием соответствующим образом подобранных исторических фактов и легенд. И к этой работе пропагандистов «нового джихада» нужно относиться очень внимательно.
— А какова сейчас ситуация на Кавказе и в Поволжье, где эти риски радикализации всегда существовали?
— На Кавказе, в Поволжье и других традиционных местах проживания мусульман попытки радикализации, продвижения идеологии ИГИЛ и других джихадистских групп, в частности, «Талибана», естественно, будут продолжаться. Джихадисты, как обычно, будут делать ставку на молодежь, и от этого вызова никуда не денешься.
Впрочем, местные силовики уже привыкли к этим вызовам, у них накоплен успешный опыт противодействия этим угрозам, они неплохо подготовлены для противодействия идеологии и практикам «джихада». Кстати, в северокавказских и поволжских регионах проповедники традиционного ислама достаточно активно и успешно борются с радикалами, местные муфтии понимают, что «джихадисты» пытаются, помимо всего прочего, устроить передел на молодежном мусульманском «рынке», стремятся заполучить монопольный контроль над мусульманской молодежью. Представляется, что в зоне потенциального риска находятся республики Центральной Азии, где наступает время больших перемен, политической турбулентности и внутренних кризисов. Есть основания полагать, что вероятные крупные потрясения в Казахстане, Киргизии, Узбекистане или Таджикистане могут привести к новым миграционным взрывам, когда внутренние социальные неурядицы вынудят часть местных жителей уехать из родных мест.
Вполне возможно, что эти вынужденные мигранты выберут в качестве нового места жительства Российскую Федерацию. Кто приедет в Россию вместе с этими людьми? Какие взгляды и убеждения они привезут с собой? Как они будут уживаться с коренным населением? Не воспользуются ли неизбежными трениями в межчеловеческих отношениях проповедники радикального ислама? Это не праздные вопросы, они кажутся отвлеченными лишь на первый взгляд. Задумываться о них следует уже сегодня, а ни когда проблема из гипотетической станет реальной.
Джихадистские угрозы Москве, городам Сибири, Северного Кавказа или Поволжья сейчас кажутся более вероятными, чем негативные события в Средней Азии, которые могут произойти в более отдаленной перспективе. Но с этой перспективой мы рискуем рано или поздно столкнутся, а значит к ней надо готовиться уже сейчас. И российские города, которые находятся на границе с Казахстаном, могут столкнуться с этими вызовами раньше других, поскольку, если появится волна беженцев из среднеазиатских государств, то она не может не пройти через казахстанскую территорию.
— И получается, что большая часть российских регионов, которые максимально взаимодействуют с Казахстаном, опять-таки находятся в Сибири…
— Да, и это обстоятельство тоже необходимо учитывать. Тем более, что в том же Казахстане сегодня также сохраняет остроту проблема религиозно-политической радикализации молодежи. На молодых казахах пропагандисты ми вербовщики ИГИЛ пытаются испытывать свои манипулятивные социальные технологии. Уже известны случаи, когда проповедники «джихада» пытались вербовать в свои ряды 15-17-летних школьников, практически детей, предлагая им отправиться в Россию, чтобы сдать там своеобразный «джихадистский ЕГЭ» — убить кого-то из «неверных», сняв это на видео. Казахстанские силовики все это дело пресекли, радикалов нейтрализовали, с ними провели профилактическую работу, но сам факт попыток вербовки игиловцами детей и подростков очевиден.
Второй момент в работе вербовщиков «халифата», на который следует обратить внимание, и который также зафиксирован в Казахстане, заключается в том, что там пытаются вербовать инвалидов, людей с ограниченными возможностями и физическими недостатками. Люди без руки, ноги, плохо говорящие, видящие или слышащие, к сожалению, нередко становятся изгоями в обществе, объектами насмешек и проявления несправедливости. И это пытаются использовать в своей вербовочной работе пропагандисты ИГИЛ.
Кто подумает на инвалида, что он способен совершить теракт? Кто задумается о том, что влезшие к такому несчастному человеку в душу циничные игиловские вербовщики окажут ему «великую услугу» — помогут отомстить этому злому и равнодушному миру за его нежелание видеть в инвалиде достойную личность? К сожалению, нередко наше равнодушие, нежелание видеть проблемы других людей, неготовность прийти на помощь к тому, кому труднее, чем нам, очень сильно облегчает работу проповедникам «джихада», ведущим войну против нас же самих. И, может быть, в этом и кроется главная причина политического бессмертия «джихадизма».